— Как это?
— Бог — совершенно иной. Он — тайна, которую может познать только Он сам. Но, движимый любовью, этот трансцендентный Бог решил явить себя и разделить свою сущность с созданиями, сотворенными Им самим и которые существуют только в Нем и благодаря Ему.
Это приобщение к Божьей сущности и есть то, что Дионисий Ареопагит называет Божественной «силой», а Григорий Палама — Божественными «энергиями». Эти «энергии» присутствуют в начале и конце создания. Таким образом, все существа, сотворенные по образу Божью и наделенные разумом и волей, призваны участвовать в приобщении к Господу и обрести богоподобие. Это обожение означает приближение к Богу и в то же время сохранение непохожести Бога и человека. Человек не может стать единым с неописуемой Божественностью. В этом-то и кроется тонкость христианской доктрины, почти непознанная и непонятая.
Старец откашлялся. Джованни заворожили его слова. Он, конечно, изучал богословие, но никто никогда не рассказывал ему о духовной жизни так подробно, отчетливо обозначая ее конечную цель. Юноша снова задал вопрос древнему отшельнику:
— Но если это и есть цель человеческого существования, разве монашеская жизнь не призвана создать самые лучшие условия для человека, чтобы он сосредоточился на этой главной задаче, целиком предав себя в руки Господа?
— Конечно, и твое желание посвятить свою жизнь служению Богу достойно похвалы. Но если в этом стремлении прячется страх перед миром и самим собой, твоя духовная жизнь будет нарушена. Мне кажется, что ты еще обременен тяжестью своих прошлых грехов и страхом плотских влечений.
— Может быть, и так, отче. Но что мне делать, чтобы освободиться от бремени?
— «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много», — сказал Иисус о женщине-грешнице. Ты тоже, брат Иоаннис, совершил тяжкий грех, лишив человека жизни, но пошел на это из-за любви к женщине, а потом искренне раскаялся в содеянном. И потому не думай, что Господь не простит тебя. Помни, что Божья милость необъятна и превосходит глубину пропасти грехов человеческих.
Джованни кивнул. Он чувствовал это с тех пор, как икона Андрея Рублева обратила его душу к Богу, но слова, сказанные святым старцем, глубоко взволновали юношу.
— В твоем сердце нет покоя, — продолжил отшельник, его голос звучал уверенно и сильно, несмотря на усталость. — Угрызения совести мучают тебя. Не знаю, виной ли тому совершенное тобой убийство или данное наставнику обещание, которое ты нарушил, а может, ты все еще чувствуешь влечение к этой женщине, но сердце твое неспокойно. Ты чувствуешь вину, и она препятствует благодати Духа Святого излиться на душу твою.
— Но отче, разве то, что моя совесть не давала мне покоя из-за совершенного убийства и предательства, не естественно? Я испытывал страшные муки до обращения. А затем Господь простил меня, и душа моя успокоилась.
— Ты уверен?
— Думаю, да, — ответил Джованни, смущенный вопросом старца. — А то, что я чувствую после разговора с настоятелем о моих иконах, скорее печаль, а не раскаяние.
— Значит, ты не раскаиваешься в том, что лики на твоих иконах больше похожи на женщину, которую ты любил и, может, все еще вожделеешь, чем на образ Богоматери?
— Только благодаря тебе, отче, я понял это.
— А не думаешь ли ты, сын мой, что в глубине души ты уже знал? Не считаешь ли, что правда о любви, которую ты до сих пор испытываешь к этой женщине, оказалась слишком тяжелой ношей? А я просто выразил то, что твое сердце давно уже знало, но отказывалось признать?
— Я… я не знаю, — пробормотал Джованни.
— Не думаешь ли ты, что это внутреннее смятение, непризнанное и не способное проявиться ни в признании того, что ты все еще стремишься к этой женщине, ни в осознанном раскаянии, могло стать болезненным чувством вины?
— Что это значит?
— Чтобы излечиться от печали, которая гнетет твою душу, сперва ты должен признать, что все еще вожделеешь эту женщину. Затем тебе придется сделать выбор: либо воссоединиться с ней и жить в любви, либо остаться здесь и предложить свою любовь Господу. Просить Его, чтобы Он очистил твою любовь так, чтобы ты мог исполниться благодатью, и твое сердце и душу не разъедали бы желание и вина, которую оно порождает.
— Понимаю, отче. Но если я останусь в монастыре, разве не лучше, чтобы я осознанно винил себя за то, что все еще люблю женщину, хотя поклялся полностью посвятить свою жизнь Богу и молитвам?
— Думаю, ты путаешь раскаяние и вину.
Джованни удивленно взглянул на старого монаха.
— Раскаяние — это искреннее сожаление, которое мы испытываем, совершив грех. Раскаяние возвращает нас к благодати Святого Духа и помогает вновь подняться. Когда такое случается, душа полностью обращена к Богу. Вина же, в свою очередь, отравляет душу. Вместо того чтобы обратиться к Господу, мы обращаемся к самим себе и судим себя, порой сами того не замечая. Совершив или подумав что-то скверное, мы считаем себя плохими. Впадаем в отчаяние и, что еще хуже, приписываем собственное самообвинение Богу. Бог кажется нам грозным судией. После этого мы уже слышим не глас Господа, а обвиняющий голос собственной совести, которая скрывается под маской всемогущего и всепрощающего Бога. Вспомни слова апостола Иоанна: «Ибо если сердце (наше) осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все».
Плоды угрызений совести и вины — печаль, страдание, а порой и отчаяние. Божественные плоды сожаления и раскаяния — радость, мир и благодать. Открыв себя прощению Господню, которое Он всегда дарит нам, искренним раскаянием мы освобождаем сердце, в то время как суровые упреки совести запирают его вместе с собственными демонами.